Жалобная книга [litres] - Макс Фрай

После обеда мы часа четыре бродили по лесу, вернее, по лесам. Сперва по березовому, потом через дубовую рощу шли, по сосновому бору гуляли, пока, наконец, не забрели в смешанный лес — такой дальний, что я сама впервые сюда забралась, хотя с детства на родительской даче лето провожу. Старожил я тут, старожилка, старожилица, старая, словом, старушка, хе-хе!..

Мы в общем заранее знали, что грибов не наберем: июль вон какой сухой был, — но шли себе и шли, делали вид, будто грибы ищем. Только час назад обратно повернули. Вернемся, будет совсем ночь. Ай да мы! Прошлым летом для Митьки час на ногах провести — подвиг был, а нынче — вот бежит впереди меня, как ни в чем не бывало. Но, кстати, надо бы ему все же отдохнуть.

Плюхаюсь в мокрую от вечерней росы траву. «Все, — говорю, — загонял ты меня. Перекур».

«Какой перекур? — удивляется. — Ты же бросила!»

«Ну, значит, не перекур, а перекус. Бутерброды мы зачем брали? Чтобы обратно домой принести?»

«А мы брали?! Что ж ты молчишь?»

Да я вроде бы и не молчу…

«Зажилить хотела, — огрызаюсь. — Ты же меня знаешь!»

«Сыр стал как плавленый, — радуется сын, разворачивая бутерброд. — Вкусно! Надо всегда так бутерброды готовить: нарезать, а потом в карманах полдня таскать. Лучше даже, чем у бабушки Клары в духовке получается. Попробуй!»

Беру половинку, откусываю, жую. Действительно здорово: хлеб еще мягкий, а сыр теплый, и маслом все насквозь пропиталось. Или просто мы аппетит такой нагуляли?

«… и все-таки это была сова», — говорит Митька.

Сова так сова.

Ага, замечательно.

Поезд, согласно расписанию, дернется-двинется-поползет ровно через две минуты. В купе, кроме меня, никого. Еще бы две минуты продержаться, а потом можно расслабиться — до Бреста, по крайней мере. Но там, говорят, в первый класс редко подсаживаются. И еще говорят, поезд Москва-Берлин в это время года полупустой ходит. Я уже почти верю. Две… нет, уже полторы минуты спустя, поверю окончательно.

С ума сойти. Уже! Тронулись, поехали. Мои часы, оказывается, отстают на целую минуту. В коридоре вроде никто не топочет. Значит, буду ехать один. Развеселый гражданин — едет поездом в Берлин — он сидит в купе один — он везучий гражданин.

Как-то так.

Я года два, наверное, об этом мечтал: как я буду сидеть в купе, неподвижно, прижавшись носом к стеклу, а Москва станет уплывать, убегать от меня. Посторонится, даст мне дорогу, отпустит.

Вот и отпустила. Теперь я без пяти минут (ладно, без полутора суток) берлинский житель. Что будет там — на фиг неведомо, но мне, по правде сказать, плевать. Я не верю в будущее, будущего нет, всегда есть только здесь-и-сейчас, — банально, но ведь правда, глупо ее не знать. Мое здесь-сейчас прекрасно, оно, помимо прочего, не отравлено даже наличием попутчика. А я очень, очень, очень-преочень хотел ехать в одиночестве. Если бы существовали купе какого-нибудь сверх-первого класса, рассчитанные на одну персону, я бы, видит бог, никаких денег не пожалел на билет. Голый, голодный, с пачкой «Беломора» в драной авоське, а поехал бы этим «сверх-первым». Но такой услуги нет, а первый класс — это почему-то одно купе на двоих. Потому и замирал я, глядя на часы, с замиранием сердца прислушивался к топоту ног в коридоре и перестуку чужих чемоданов. Но теперь уже все. Я еду в Берлин, один в купе. Ничего лучше и вообразить нельзя.

Достаю флягу с коньяком, чокаюсь с собственным отражением в оконном стекле, а потом — с еще одним, в зеркале. «За нас, мужики, — говорю шепотом. — Добро пожаловать в новую жизнь! И да будет нам земля небом!»

Просто прекрасно.

Скоро наступит рассвет, а я брожу по городу, ног под собой не чуя. У моей погибели зеленые глаза, у моей жизни глаза тоже зеленые. Она спросила: «Когда ты придешь?» — и я обещал, что приду на рассвете. И рад бы теперь заявиться пораньше, но обещал — на рассвете, и мне почему-то кажется очень важным сдержать это, именно это (возможно, только это) обещание. Я брожу по городу, зеленоглазая ждет, ворочаясь на узкой, скрипучей тахте; у моей вечности зеленые глаза, и скоро она для меня наступит. Сажусь на корточки, подношу зажигалку к белой пуховой черте: на этом бульваре цветут тополя, а значит, пришло время вспомнить любимую игру своего детства. Тополиный пух вспыхивает и почти сразу же гаснет, я смеюсь и говорю вслух: «У моей погибели зеленые глаза». Поднимаюсь и иду туда, где меня ждут. Уже пора. Почти пора.

Отлично. И, думаю, на первый раз достаточно. Закончим на этой звенящей ноте, почему нет?

Очень элегантное решение.

Обнимаю ошалевшую Варю за плечи, отвожу обратно, к машине, помогаю устроиться на сидении.

— Ну и как тебе эти сны? — спрашиваю, вставив ключ в замок зажигания. — По вкусу ли?

— А как ты думаешь? — вздыхает. — Что это было?

— Мои сокровища.

Машина успела немного остыть, поэтому мы пока никуда не едем, ждем. Достаю из пачки две сигареты, одну протягиваю Варе.

— Хочешь?

— Ох, а я-то все не могла сообразить, чего мне не хватает для полного счастья?.. Спасибо. И все же, что это было? Я ведь не в твою жизнь залезла, правда? Тем более, там и женщины были. Влюбленная дама у озера и мама, у которой сын выздоровел… Такие хорошие обе! И вообще все.

— Просто воспоминания о моих путешествиях, — объясняю. — Вряд ли даже «самые лучшие», тут ведь трудно понять, где «самое лучшее», где «не самое»… Просто несколько очень хороших воспоминаний об очень приятных эпизодах чужих биографий. Еще один способ рассказывать сказки. Кстати, я впервые в жизни это проделал. Не был уверен, что у меня получится. А то бы не тянул, каждый день показывал бы тебе такие «мультики» — с утра пораньше, и на ночь. Мне не жалко… Тебе-то хоть понравилось?

— Господи, — вздыхает Варя, — конечно. Куда лучше, чем целую жизнь прожить. Потому что жизнь — она штука длинная, всякое может случиться. И случается. А таких счастливых эпизодов — раз, два, и обчелся.

— Ну уж, «раз, два», — смеюсь. — «Раз, два, три» — как минимум!

— Три, так три… Слушай, а нельзя всегда так делать, чтобы только самые лучшие моменты прожить и все?

— Так нельзя. Тут уж будь добр, проживи все, что суждено; а не понравится — вовсе выходи из игры, никто не неволит… Зато мы можем делать вот такие подарки друг другу. Самое лучшее, что один накх может сделать для другого, если разобраться. Чем больше у тебя таких воспоминаний, тем ты богаче — как даритель. Я, к счастью, могу закутать тебя с ног до головы, и не единожды, как купец соболями.

— А ты-то сам получал такие подарки? — спрашивает Варя.

— Дважды от Михаэля, один раз от Юрки и… А, собственно, все. У меня, видишь ли, репутация совершенно самодостаточного типа, которому ни от кого ничего не нужно. В сущности, это правда, так что все в порядке.